«Предыдущая ветвь :: Вернуться  :: Следующая ветвь»
Страницы: 1
  •  
     Рейтинг: 1
    Валькирия_Марья

    Это не мое, но мне очень нравится....
    19:02, 25 апр 2017

    Дорога в рай.

    — Вы — кузнец?
    Голос за спиной раздался так неожиданно, что Василий даже вздрогнул. К тому же он не слышал, чтобы дверь в мастерскую открывалась и кто-то заходил вовнутрь.
    — А стучаться не пробовали? — грубо ответил он, слегка разозлившись и на себя, и на проворного клиента.
    — Стучаться? Хм... Не пробовала, — ответил голос.
    Василий схватил со стола ветошь и, вытирая натруженные руки, медленно обернулся, прокручивая в голове отповедь, которую он сейчас собирался выдать в лицо этого незнакомца. Но слова так и остались где-то в его голове, потому что перед ним стоял весьма необычный клиент.
    — Вы не могли бы выправить мне косу? — женским, но слегка хрипловатым голосом спросила гостья.
    — Всё, да? Конец? — отбросив тряпку куда-то в угол, вздохнул кузнец.
    — Еще не всё, но гораздо хуже, чем раньше, — ответила Смерть.
    — Логично, — согласился Василий, - не поспоришь. Что мне теперь нужно делать?
    — Выправить косу, — терпеливо повторила Смерть.
    — А потом?
    — А потом наточить, если это возможно.
    Василий бросил взгляд на косу. И действительно, на лезвии были заметны несколько выщербин, да и само лезвие уже пошло волной.
    — Это понятно, — кивнул он, — а мне-то что делать? Молиться или вещи собирать? Я просто в первый раз, так сказать...
    — А-а-а... Вы об этом, — плечи Смерти затряслись в беззвучном смехе, — нет, я не за вами. Мне просто косу нужно подправить. Сможете?
    — Так я не умер? — незаметно ощупывая себя, спросил кузнец.
    — Вам виднее. Как вы себя чувствуете?
    — Да вроде нормально.
    — Нет тошноты, головокружения, болей?
    — Н-н-нет, — прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, неуверенно произнес кузнец.
    — В таком случае, вам не о чем беспокоиться, — ответила Смерть и протянула ему косу.
    Взяв ее в, моментально одеревеневшие руки, Василий принялся осматривать ее с разных сторон. Дел там было на полчаса, но осознание того, кто будет сидеть за спиной и ждать окончания работы, автоматически продляло срок, как минимум, на пару часов.
    Переступая ватными ногами, кузнец подошел к наковальне и взял в руки молоток.
    — Вы это... Присаживайтесь. Не будете же вы стоять?! — вложив в свой голос все свое гостеприимство и доброжелательность, предложил Василий.
    Смерть кивнула и уселась на скамейку, оперевшись спиной на стену.

    ***
    Работа подходила к концу. Выпрямив лезвие, насколько это было возможно, кузнец, взяв в руку точило, посмотрел на свою гостью.
    — Вы меня простите за откровенность, но я просто не могу поверить в то, что держу в руках предмет, с помощью которого было угроблено столько жизней! Ни одно оружие в мире не сможет сравниться с ним. Это поистине невероятно.
    Смерть, сидевшая на скамейке в непринужденной позе, и разглядывавшая интерьер мастерской, как-то заметно напряглась. Темный овал капюшона медленно повернулся в сторону кузнеца.
    — Что вы сказали? — тихо произнесла она.
    — Я сказал, что мне не верится в то, что держу в руках оружие, которое...
    — Оружие? Вы сказали оружие?
    — Может я не так выразился, просто...
    Василий не успел договорить. Смерть, молниеносным движением вскочив с места, через мгновение оказалась прямо перед лицом кузнеца. Края капюшона слегка подрагивали.
    — Как ты думаешь, сколько человек я убила? — прошипела она сквозь зубы.
    — Я... Я не знаю, — опустив глаза в пол, выдавил из себя Василий.
    — Отвечай! — Смерть схватила его за подбородок и подняла голову вверх, — сколько?
    — Н-не знаю...
    — Сколько? — выкрикнула она прямо в лицо кузнецу.
    — Да откуда я знаю сколько их было? — пытаясь отвести взгляд, не своим голосом пропищал кузнец.
    Смерть отпустила подбородок и на несколько секунд замолчала. Затем, сгорбившись, она вернулась к скамейке и, тяжело вздохнув, села.
    — Значит ты не знаешь, сколько их было? — тихо произнесла она и, не дождавшись ответа, продолжила,— А что, если я скажу тебе, что я никогда, слышишь? Никогда не убила ни одного человека. Что ты на это скажешь?
    — Но... А как же?...
    — Я никогда не убивала людей. Зачем мне это, если вы сами прекрасно справляетесь с этой миссией? Вы сами убиваете друг друга. Вы! Вы можете убить ради бумажек, ради вашей злости и ненависти, вы даже можете убить просто так, ради развлечения. А когда вам становится этого мало, вы устраиваете войны и убиваете друг друга сотнями и тысячами. Вам просто это нравится. Вы зависимы от чужой крови. И знаешь, что самое противное во всем этом? Вы не можете себе в этом признаться! Вам проще обвинить во всем меня, — она ненадолго замолчала, — Ты знаешь, какой я была раньше? Я была красивой девушкой, я встречала души людей с цветами и провожала их до того места, где им суждено быть. Я улыбалась им и помогала забыть о том, что с ними произошло. Это было очень давно... Посмотри, что со мной стало!
    Последние слова она выкрикнула и, вскочив со скамейки, сбросила с головы капюшон.

    Перед глазами Василия предстало, испещренное морщинами, лицо глубокой старухи. Редкие седые волосы висели спутанными прядями, уголки потрескавшихся губ были неестественно опущены вниз, обнажая нижние зубы, кривыми осколками выглядывающие из-под губы. Но самыми страшными были глаза. Абсолютно выцветшие, ничего не выражающие глаза, уставились на кузнеца.
    — Посмотри в кого я превратилась! А знаешь почему? — она сделала шаг в сторону Василия.
    — Нет, — сжавшись под ее пристальным взглядом, мотнул он головой.
    — Конечно не знаешь, — ухмыльнулась она, — Это вы сделали меня такой! Я видела как мать убивает своих детей, я видела как брат убивает брата, я видела как человек за один день может убить сто, двести, триста других человек!.. Я рыдала, смотря на это, я выла от непонимания, от невозможности происходящего, я кричала от ужаса...
    Глаза Смерти заблестели.
    — Я поменяла свое прекрасное платье на эти черные одежды, чтобы на нем не было видно крови людей, которых я провожала. Я надела капюшон, чтобы люди не видели моих слез. Я больше не дарю им цветы. Вы превратили меня в монстра. А потом обвинили меня во всех грехах. Конечно, это же так просто... — она уставилась на кузнеца немигающим взглядом, — я провожаю вас, я показываю дорогу, я не убиваю людей... Отдай мне мою косу, дурак!

    Вырвав из рук кузнеца свое орудие, Смерть развернулась и направилась к выходу из мастерской.
    — Можно один вопрос? — послышалось сзади.
    — Ты хочешь спросить, зачем мне тогда нужна коса? — остановившись у открытой двери, но не оборачиваясь, спросила она.
    — Да.
    — Дорога в рай... Она уже давно заросла травой...
  • 20:54, 25 апр 2017 
     Рейтинг: 1
    Бриони
    Прозаичное продолжение от Бриони:
    ... С тех пор кузнец не мог спокойно спать, есть, думать о чём-то, кроме этой косы.
    В глубине душе он понимал, что Смерть, как говориться, сыграла с ним злую шутку, дав ему в руки эту штуку, с помощью которой она хотела тропинку в рай обкашивать. Но он гнал от себя эти мысли и убеждал себя в том,что ему всё это привидилось из-за спёртого воздука кузницы.
    - Нужно чаще выходить на улицу,- повторял он сам себе.
    Перемены пришли не сразу...
    С каждым днём кузнец всё больше ощущал непреодолимое желание ещё раз увидеть эту косу, ощутить её непонятную силу в руках. Сны его становились всё более тревожным, жуткими.
    Он видел во снах человека с огромной косой на поле битвы. Закованный в серо-чёрные доспехи, он безжалостно расправлялся с солдатами, отсекая им конечности. Молящие о пощаде в ответ слышали лишь смех. Ужас застывал в глазах того, на кого обращал свой взгляд тот, кто являлся кузнецу во снах.
    Он стал больше работать, чтобы забыться от странных мыслей, старался меньше спать, так как знал, какими будут его сны.
    Клиенты кузнеца стали замечать в нём перемены. Добродушный здоровяк, проворно управляющийся с молотом и готовый за символическую плату и ножи поточить и плуг поправить, стал замкнутым и неразговорчивым.
    Кто-то тогда сказал: Гложет что-то парня, изнутри подтачивает.
    Однажды кузнец уснул прямо на рабочем месте, едва ли не на наковальне, сказалась усталость от недосыпания. В этот раз, как обычно, он видел тот же сон: Человек на поле боя с косой, выкашивающий ряды противников и наслаждающийся битвой. Кровь стекала по его доспехам, разбрызгивалась в разные стороны. Древко косы уже давно стало липким и влажным от крови, но лантые перчатки крепко держали в руках косу и он продолжал бой. Вокруг него шло сражение. На сколько хватало взгляда, люди бились друг с другом! Повсюду слышался лязг оружижия, барабанный бой, крики, стоны раненых и умирающих, проклятия, которыми осыпали друг друга сражающитеся!
    Один из солдат сзади нанёс воину с косой сокрушающий удар молотом по голове. Удар пришёлся сзади и воин не успел этого заметить. Шлем отлетел прочь, а сам он повалился на землю. Воин попытался встать и оглядеться сквозь застилающую глаза пелену крови. И тут кузнец проснулся от собственного крика! Ведь в том солдате он узнал СЕБЯ!
    Он был испуган и ошеломлён ужасным видением. Что-то погнало его прочь из дома. Он выбежал из дома и помчался прочь из деревни, не разбирая дороги. Кузнец бежал по лесу, ветви хлестали его по лицу, он исцарапал себе руки но совсем не замечал этого. Наконец, выбившись из сил, он упал на землю. Сердце бешенно колотилось: - Неужели я!? Почему!? Что за странные сны!?
    Внезапно мужчина почувствовал слабость, на него накатила сонливость и он впал в забытье.
    Очнулся он уже на поляне. Он лежал у костра, а рядом сидели люди и о чём-то тихо беседовали. Приоткрыв глаза так,чтобы этого не было видно, он насчитал шесть человек. Кто они? Где я? Разбойники? Но я не связан и не избит, не считая ссадин на руках и лице, но то пустяки, думал он. Ветка предательски хрустнула под ним, когда он хотел подняться на ноги. Тут же люди, сидевшие рядом, вскочили и бросились к нему. Рослые, крепкие мужчины в доспехах. Что вам от меня нужно? Кто вы такие?, кричал кузнец, когда его усаживали на землю, а он как мог отбивался.
    Один из мужчин, чьим пленником, как он считал, он являлся, сказал с улыбкой: Садись и слушай! А второй, примерно одного с ним возраста, добавил: Уж думали,что убили тебя!
    Они рассказали ему, каждый, едва не наперебой, о том, во что поверить кузнец едва ли мог.
    Те шестеро - его близкие друзья, с которыми он знаком уже больше 10 лет. Все они, как и он, искусные воины. Мужчины продавали своё умение сражаться за золото тому, кто больше заплатит. В тот раз удача оказалась не на их стороне. Практически всё войско правителя, которому они служили, полегло в той жуткой битве. - Слааавная была заварушка!, сказал один из мужчин. Я, как увидел,что тот здоровяк тебе молотом по башке шарахнул, сразу к тебе помчался!, добавил другой. - Но где уж там!? Навалились на меня четверо с копьями! Я из виду тебя потерял. Увидел лишь,что ты упал и коса из рук вылетела. Мы остались в этих местах на пару недель, затаились раны зализать и подумать, как нам получить теперь свои деньги с нанимателя. Ночью, после боя, искали тебя, окликали, но так и не нашли. Подумали, может живой ухромал куда-то, раз тела нет, вот и решили задержаться в этих местах да поискать тебя. Аккуратно расспрашивали по окрестным деревушкам. В одной нам повезло и нам сказали, что недавно к ним пришёл мужчина с окровавленной головой и раной на затылке. Сказался кузнецом. Ничего о себе не помнит. Местные назвали тебя Василием. Тут то мы и смекнули! Ведь ты же сам рассказывал,что с детства любил ковать. Не только свою косу, да и всё наше оружие ты в порядке держишь! Странно только, сказал один из мужчин,что ты только кузнечное дело и вспомнил из всей твоей жизни. А за Смерть с косой ты извини!, сказал невысокий седой мужчина и улыбнулся. Я наш отрядный маг и именно я весь этот маскарад придумал. Знаю я, что коса не простая у тебя, есть в ней кое-что, что не каждый видеть умеет, так я и нашёл её на поле боя. Знаю также, что она с тобой связь имеет прочную. Через неё ты и вспомнишь всё поскорей. И за рассказ этот нравоучительный про людей, добрую Смерть, Рай, тоже извни. Тут мужчины дружно рассмеялись: Все вместе сочиняли! Понимаешь, хотели мы, чтобы ты сам всё вспомнил, да и отдохнуть, побыть в тихом месте, между сражениями, тебе не помешало. Но уж больно ты исхудал, извёлся от воспоминаний, что тебе твоя коса показывала. Вот мы и решили, что пока ты с ума не сошёл, всё тебе рассказать. Да и пора уже в путь. Вокруг патрули рыщут, приказ у них добить остатки рассеянного по округе побеждённого войска.
    Кузнец сидел, переводя взгляд от одного мужчины к другому и не верил своим ушам. На вот, возьми! Один из компании протянул ему ту самую косу, которую "Смерть" попросила его наточить. Как ты её называешь? Кузнец взял в руки оружие и слова сами собой слетели с его губ: Жнец! Ну вооот!, сказал седобородый маг, сразу и вспоминать начал! Я и доспехи твои нашёл. Правда вот шлем уже никудышный, пришлось выкинуть его. Со временем и в форму прийдёшь и вспонится всё, это уж точно!
    От костра шёл приятный манящий запах жареного мяса. На вертеле готовился небольшой кабан. Перекусим и двинемся в путь...
  • 22:18, 25 апр 2017 
     Рейтинг: 0
    Валькирия_Марья
    Молодец Бриони! Прям, как вторая серия: очень интересный поворот! Хочется продолжения! Кто - нибудь готов продолжить?
  • 22:59, 02 май 2017 
     Рейтинг: 1
    Валькирия_Марья
    Едем дальше....
    Стоим ли мы чего-нибудь на самом деле?

    Он остановил меня на улице.
    Подошел, тронул за рукав и, воровато оглядевшись, тихо спросил:
    — Не купите?
    — Что именно? — не понял я.
    — Пятерочку…
    — Какую пятерочку?
    — Вот эту! — и протянул мне новенькую пятирублевую бумажку.
    — Фальшивая? — поинтересовался я.
    — Нет, почему… — обиделся он. — Самая настоящая…
    — А почем пятерочка? — спросил я, еще плохо понимая всю абсурдность такого вопроса.
    — За трешку отдам, — сказал он.
    Я испуганно посмотрел на него. Это был обыкновенный человек в темном пальто и шляпе. На носу сидели круглые очки, за очками были круглые глаза. Круглые и вроде бы очень честные глаза.
    «Розыгрыш! — подумал я. — Обыкновенный розыгрыш. Ну ладно, посмотрим, чем вся эта история кончится…».
    Я дал ему три рубля и взял себе пять.
    — Спасибо, — тихо сказал он.
    — Не стоит, — сказал я. — Всегда рад… Больше нет пятерочек?
    — Нет! — вздохнул он. — Пятерочек больше нет… Есть десяточка, но дорогая…
    — Почем? — заинтересовался я.
    — Семь рублей! — Он произнес эту цифру, испуганно глянул на меня и тут же поправился: — Ладно, отдам за шесть.
    — Идет! — сказал я и полез в кошелек.
    Я дал ему пятерку и рубль, он протянул мне десятирублевую бумажку. Я внимательно осмотрел ее. Десятка как десятка! Все водяные знаки, все линии на месте. Явно не фальшивая.
    «Что за черт?! — мысленно выругался я. — Ведь он же не пьяный…»
    — О, смотрите, у меня теперь есть пятерочка! — радостно воскликнул он. Вы же интересовались… Купите за трешницу?
    — Конечно! — согласился я, терпеливо ожидая, чем эта комедия закончится.
    Обмен состоялся. Я дал ему три, он мне — пять.
    — Трешниками не торгуете? – осведомился я.
    — А сколько за них дадите?
    — Да по рублю за трешник вроде бы в самый раз, — хрипло произнес я, чувствуя, что в горле появился какой–то комок.
    — С удовольствием, — обрадовался он. — Берите оба трешника.
    Он протянул мне шесть рублей и взял два.
    Его лицо светилось от счастья.
    — Я бы не продал, — сказал он, — но, как говорится, обстоятельства заставили: деньги нужны.
    В это время заскрипели тормоза и возле нас остановилась белая машина с красным крестом. Из нее вышли доктор и два молодых санитара.
    Увидев их, человек в шляпе как–то сразу сник, грустно вздохнул и пошел им навстречу.
    — Что же вы, голубчик? — с улыбкой сказал доктор. — Опять, значит?
    — Не могу! — хрипло крикнул человек в шляпе. — Не могу!
    И покорно сел в машину.
    — Возьмите! — сказал я и протянул доктору деньги. — Это его… Черт возьми, как я сразу не догадался, что это душевнобольной?
    — Острый психоз! — сказал доктор. — Депрессия!
    — Отчего это у него? — спросил я.
    — Писатель он, — сказал доктор. — Романист. Роман новый издал. Мыслей там на три копейки, а стоит книжка рубль восемьдесят… Вот его совесть и замучила… Гонорар распродает…
    — Бедняга! — вздохнул я и пошел прочь.
    Я шел по улице и смотрел себе под ноги. Настроение у меня было скверное. Все время вспоминались его круглые очки, за которыми были круглые глаза. И голос его вспоминался: тихий, чуть–чуть хрипловатый. И застенчивая улыбка.
    И еще почему–то вспомнился мой научно–исследовательский институт. И проблема, которую я разрабатываю. И премия, которую мне выдали в конце квартала. И сразу в груди что–то закололо, а в голове переливистым звоном зазвенел колокольчик.
    Я остановил первого попавшегося прохожего и, нащупав в кармане пятирублевую бумажку, тихо спросил: «Не купите?..».
  • 23:25, 02 май 2017 
     Рейтинг: 0
    Бриони
    Валькирия_Марья
    Достойный рассказ про совесть
  • 22:33, 03 май 2017 
     Рейтинг: 0
    Валькирия_Марья
    «Свеча горела...» - почитайте обязательно

    Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
    — Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
    Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.

    — Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
    — Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
    «Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
    — Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
    — Я, собственно… — собеседник замялся.
    — Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
    — Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
    — Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
    — Говорите, я запомню.

    В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
    — Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?

    Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.

    Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.

    В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.

    «Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
    Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.

    Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
    — Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
    Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
    — С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
    — Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
    — Нигде? — спросил Максим тихо.
    — Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
    — Да, продолжайте, пожалуйста.

    — В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
    Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.

    — Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
    — Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
    — У вас есть дети?
    — Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
    — Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.

    Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
    — Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…

    — Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
    — Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
    Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
    — Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.

    — Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.

    Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
    — Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
    «Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
    Лермонтов «Мцыри».
    Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
    Максим слушал.
    — Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
    — Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.

    День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.

    Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн. Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков. Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый. Классика, беллетристика, фантастика, детектив. Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.

    Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
    — Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.

    Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?

    Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
    — А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
    — В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
    — Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
    — Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
    — Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
    — С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
    — Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.

    Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.

    «Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».

    Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.

    Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.

    Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.

    Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.

    Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
    — Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
    — Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
    — Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
    — От… От кого?!
    — От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…

    — Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
    Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
    — Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.

    — Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
    Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
    — Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.

    © Майк Гелприн, Нью-Йорк («Seagull Magazine», 16.09.2011)
  • 23:09, 03 май 2017 
     Рейтинг: 0
    Бриони
    Валькирия_Марья
    Круто! Зацепило!
  • 09:58, 13 май 2017 
     Рейтинг: 0
    Валькирия_Марья
    — Я уже умер? — спросил человек.
    — Угу, — кивнул Демиург, не отрываясь от изучения толстой внушительной книги. — Умер. Безусловно.
    Человек неуверенно переступил с ноги на ногу.
    — И что теперь?
    Демиург бросил на него быстрый взгляд и снова уткнулся в книгу.
    — Теперь тебе туда, — он не глядя указал пальцем на неприметную дверь. — Или туда,— его палец развернулся в сторону другой, точно такой же, двери.
    — А что там? — поинтересовался человек.
    — Ад, — ответил Демиург. — Или рай. По обстоятельствам.
    Человек постоял в нерешительности, переводя взгляд с одной двери на другую.
    — А-а… а мне в какую?
    — А ты сам не знаешь? — слегка приподнял бровь.
    — Ну-у — замялся человек. — Мало ли. Куда там мне положено, по моим деяниям…
    —Хм! — Демиург заложил книгу пальцем и наконец-то посмотрел прямо на человека. — По деяниям, значит?
    — Ну да, а как же ещё?

    —Ну хорошо, хорошо, — Демиург раскрыл книгу поближе к началу и стал читать вслух. — Тут написано, что в возрасте двенадцати лет ты перевёл старушку через дорогу. Было такое?
    — Было, — кивнул человек.
    — Это добрый поступок или дурной?
    — Добрый, конечно!
    — Сейчас посмотрим… — Демиург перевернул страницу, — через пять минут эту старушку на другой улице переехал трамвай. Если бы ты не помог ей, они бы разминулись, и старушка жила бы еще лет десять. Ну, как?
    Человек ошарашено заморгал.
    — Или вот, — Демиург раскрыл книгу в другом месте. — В возрасте двадцати трёх лет ты с группой товарищей участвовал в зверском избиении другой группы товарищей.
    — Они первые полезли! — вскинул голову человек.
    — У меня здесь написано иначе, — возразил Демиург. — И, кстати, состояние алкогольного опьянения не является смягчающим фактором. В общем, ты ни за что ни про что сломал семнадцатилетнему подростку два пальца и нос. Это хорошо или плохо?
    Человек промолчал.
    — После этого парень уже не мог играть на скрипке, а ведь подавал большие надежды. Ты ему загубил карьеру.
    — Я нечаянно, — пробубнил человек.
    — Само собой, — кивнул Демиург. — К слову сказать, мальчик с детства ненавидел эту скрипку. После вашей встречи он решил заняться боксом, чтобы уметь постоять за себя, и со временем стал чемпионом мира. Продолжим?
    Демиург перевернул еще несколько страниц.
    — Изнасилование — хорошо или плохо?
    — Но я же…
    — Этот ребёнок стал замечательным врачом и спас сотни жизней. Хорошо или плохо?
    — Ну, наверное…
    — Среди этих жизней была и принадлежащая маньяку-убийце. Плохо или хорошо?
    — Но ведь…
    — А маньяк-убийца вскоре зарежет беременную женщину, которая могла бы стать матерью великого учёного! Хорошо? Плохо?
    — Но…
    — Этот великий учёный, если бы ему дали родиться, должен был изобрести бомбу, способную выжечь половину континента. Плохо? Или хорошо?
    — Но я же не мог всего этого знать! — выкрикнул человек.
    — Само собой, — согласился. — Или вот, например, на странице 246 — ты наступил на бабочку!
    — А из этого-то что вышло?!
    Демиург молча развернул книгу к человеку и показал пальцем. Человек прочел, и волосы зашевелились у него на голове.
    — Какой кошмар, — прошептал он.
    — Но если бы ты её не раздавил, случилось бы вот это, — Бог показал пальцем на другой абзац. Человек глянул и судорожно сглотнул.
    — Выходит… я спас мир?
    — Да, четыре раза, — подтвердил Демиург. — Раздавив бабочку, толкнув старичка, предав товарища и украв у бабушки кошелёк. Каждый раз мир находился на грани катастрофы, но твоими стараниями выкарабкался.
    — А-а… — человек на секунду замялся. — А вот на грань этой самой катастрофы… его тоже я?..
    — Ты, ты, не сомневайся. Дважды. Когда накормил бездомного котёнка и когда спас утопающего.
    У человека подкосились колени и он сел на пол.
    — Ничего не понимаю, — всхлипнул он. — Всё, что я совершил в своей жизни… чем я гордился и чего стыдился… всё наоборот, наизнанку, всё не то, чем кажется!
    — Вот поэтому было бы совершенно неправильно судить тебя по делам твоим, — наставительно произнёс Демиург.— Разве что по намерениям… но тут уж ты сам себе судья.
    Он захлопнул книжку и поставил её в шкаф, среди других таких же книг.
    — В общем, когда решишь, куда тебе, отправляйся в выбранную дверь. А у меня еще дел по горло.
    Человек поднял заплаканное лицо.
    — Но я же не знаю, за какой из них ад, а за какой рай.
    — А это зависит от того, что ты выберешь, — ответил Демиург.
  • 22:53, 05 авг 2017 
     Рейтинг: 0
    Валькирия_Марья
    На задворках Вселенной находился один магазинчик. Вывески на нем давно уже не было — ее когда-то унесло ураганом, а новую хозяин не стал прибивать, потому что каждый местный житель и так знал, что магазин продает желания.

    Ассортимент магазина был огромен, здесь можно было купить практически всё: огромные яхты, квартиры, замужество, пост вице-президента корпорации, деньги, детей, любимую работу, красивую фигуру, победу в конкурсе, большие машины, власть, успех и многое-многое другое. Не продавались только жизнь и смерть — этим занимался головной офис, который находился в другой Галактике.

    Каждый пришедший в магазин (а есть ведь и такие желающие, которые ни разу не зашли в магазин, а остались сидеть дома и просто желать) в первую очередь узнавал цену своего желания.

    Цены были разные. Например, любимая работа стоила отказа от стабильности и предсказуемости, готовности самостоятельно планировать и структурировать свою жизнь, веры в собственные силы и разрешения себе работать там, где нравится, а не там, где надо.
    Власть стоила чуть больше: надо было отказаться от некоторых своих убеждений, уметь всему находить рациональное объяснение, уметь отказывать другим, знать себе цену (и она должна быть достаточно высокой), разрешать себе говорить «Я», заявлять о себе, несмотря на одобрение или неодобрение окружающих.

    Некоторые цены казались странными — замужество можно было получить практически даром, а вот счастливая жизнь стоила дорого: персональная ответственность за собственное счастье, умение получать удовольствие от жизни, знание своих желаний, отказ от стремления соответствовать окружающим, умение ценить то, что есть, разрешение себе быть счастливым, осознание собственной ценности и значимости, отказ от бонусов «жертвы», риск потерять некоторых друзей и знакомых.

    Не каждый пришедший в магазин был готов сразу купить желание. Некоторые, увидев цену, сразу разворачивались и уходили. Другие долго стояли в задумчивости, пересчитывая наличность и размышляя, где бы достать еще средств. Кто-то начинал жаловаться на слишком высокие цены, просил скидку или интересовался распродажей.
    А были и такие, которые доставали все свои сбережения и получали заветное желание, завернутое в красивую шуршащую бумагу. На счастливчиков завистливо смотрели другие покупатели, судача о том, что, хозяин магазина — их знакомый, и желание досталось им просто так, без всякого труда.

    Хозяину магазина часто предлагали снизить цены, чтобы увеличить количество покупателей. Но он всегда отказывался, так как от этого страдало бы и качество желаний.

    Когда у хозяина спрашивали, не боится ли он разориться, то он качал головой и отвечал, что во все времена будут находиться смельчаки, готовые рисковать и менять свою жизнь, отказываться от привычной и предсказуемой жизни, способные поверить в себя, имеющие силы и средства для того, чтобы оплатить исполнение своих желаний.А на двери магазина уже добрую сотню лет висело объявление: «Если твое желание не исполняется — оно еще не оплачено».
  • 18:48, 21 сен 2017 
     Рейтинг: 0
    Валькирия_Марья
    про собачку))
    Все у меня шло хорошо, жена досталась просто на зависть, трое детей-погодков только в радость, бизнес развивался в таком темпе, чтобы жить с него было можно, а внимания лишнего к себе не привлекал… Сначала даже не верилось, потом привык и думал, что всегда так и будет.

    А на двадцатом году появилась в жизни трещина. Началось со старшего сына…

    Меня родители воспитывали строго, и как подрос, наказывали по сторонам ничем не размахивать, а выбрать хорошую девушку по душе, жениться и строить семью. Я так и сделал и ни разу не пожалел. И детей своих этому учил. Только то ли времена изменились, то ли девушки другие пошли, но не может сын такой девушки отыскать, чтобы смотрела ему в глаза, а не ниже пояса или в кошелек. И деньги есть, и образование получает, и внешностью Бог не обидел, а все какая-то грязь на него вешается. И мается парень, и мы за него переживаем, словом, невесело стало в доме.

    Дальше – хуже. Заболела теща, положили в больницу, там она через неделю и умерла. Отплакали, отрыдались…

    Тесть остался один, не справляется. А родители жены попались просто золотые люди, между своими и ее родителями никогда разницу не делал. Забираем тестя к себе, благо место есть. Жена довольна, дети счастливы, ему спокойнее. Все бы хорошо, НО!

    У тещи был пес, то ли черный терьер, то ли ризен, то ли просто черное лохматое животное. Забрали и его, себе на горе. Все грызет, детей прикусывает, на меня огрызается, гадит, гулять его надо выводить вдвоем, как на распорке. Вызывал кинологов, денег давал без счету чтоб научили, как с ним обходиться, без толку. Говорят, проще усыпить…

    Но… тут тесть сказал, что когда собачка умрет, тогда и ему пора. Оставили до очередного раза. Дети ходят летом в джинсах, с длинными рукавами: покусы от меня прячут, жалеют дедушку. К осени совсем кранты пришли, озверел, грызет на себе шкуру, воет. Оказывается, его еще и надо триминговать. Объехали все салоны, нигде таких злобных не берут. Наконец, знающие люди натакали на одного мастера, который возьмется. Позвонили, назначили время: 7 утра.

    Привожу. Затаскиваю. Кобель рвется, как бешеный. Выходит молоденькая девчушка крошечных размеров. Так и так, говорю, любые деньги, хоть под наркозом (а сам думаю, чтоб он не проснулся под этим наркозом, сил уже нет).

    Берет она у меня из рук поводок, велит прийти ровно без десяти десять, и преспокойно уводит его. Прихожу как велено. Смотрю, эта девчушка выстригает шерсть между пальцами у шикарного собакера. Тот стоит на столе, стоит прямо, гордо, не шевелясь, как лейтенант на параде, а во рту у него его резиновый синий мячик. Я аж загляделся. Только когда он на меня глаз скосил, тогда я понял, что это и есть мой кобель. А эта пигалица мне и говорит:

    – Хорошо, что Вы вовремя пришли, я вам покажу, как ему надо чистить зубы и укорачивать когти.

    Тут я не выдержал, какие зубы! Рассказал ей всю историю, как есть. Она подумала и говорит:

    – Вы должны вникнуть в его положение. Вам-то известно, что его хозяйка умерла, а ему нет. В его понимании вы его из дома украли в отсутствии хозяйки и насильно удерживаете. Тем более, что дедушка тоже расстраивается. И раз он убежать не может, то он старается сделать все, чтобы вы его из дома выкинули. Поговорите с ним по-мужски, объясните, успокойте…

    Загрузил я кобеля в машину, поехал прямиком в старый тещин дом. Открыл, там пусто, пахнет нежилым. Рассказал ему все, показал. Пес слушал. Не верил, но не огрызался. Повез его на кладбище, показал могилку. Тут подтянулся тещин сосед, своих навещал. Открыли бутылочку, помянули, опять разговорились. И вдруг пес ПОНЯЛ! Морду свою задрал и завыл, потом лег около памятника и долго лежал, морду под лапы затолкал. Я его не торопил…

    Когда он сам поднялся, тогда и пошли к машине. Домашние пса не узнали, а узнали, так сразу и не поверили. Рассказал, как меня стригалиха надоумила, и что из этого вышло. Сын дослушать не успел, хватает куртку, ключи
    от машины, просит стригалихин адрес.

    – Зачем тебе, спрашиваю.
    – Папа, я на ней
    женюсь.
    – Совсем тронулся, говорю. Ты ее даже не видел. Может, она тебе и не пара.
    – Папа, если она прониклась положением собаки, то неужели меня не поймет?

    Короче, через три месяца они и поженились. Сейчас подрастают трое внуков. А пес? Верный, спокойный, послушный, невероятно умный пожилой пес помогает их нянчить. Они ему и чистят зубы по вечерам.
  • 19:02, 21 сен 2017 
     Рейтинг: 0
    Валькирия_Марья
    ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

    Я учу студентов писать.

    Могу научить любого, было бы желание.

    Но попалась мне Михаль, чему я мог научить её?

    После первого года обучения фильм Михаль послали на фестиваль в Венецию.

    А сценарий полнометражного фильма взяли для постановки в Англии.

    Она была уверена в себе, я даже подумал, вот бы мне так.

    Чуть свысока слушала мои лекции, но не пропускала ни одной, мне это льстило.

    И вот, как-то при мне она унизила другую девочку. Самую тихую в классе, Эсти.

    Та подошла к ней посоветоваться, и вдруг слышу, Михаль ей говорит: Ты зря теряешь время. Лучше тебе это сейчас понять, чем позже.

    Я замер.

    Михаль увидела меня, не смутилась.

    — Эсти не должна жить иллюзиями, — сказала так, чтобы все слышали. — Она не умеет писать. У нее нет никаких шансов стать сценаристом.

    — Извинись перед ней, — сказал я. Я еле сдерживался.

    — И не подумаю, — ответила Михаль.

    Не помню, как довел урок до конца. Не знаю, почему не удалил ее из класса. Вышел, не прощаясь. Меня завело всё: и высокомерие Михаль, и покорность Эсти, и молчание всего класса.

    Через несколько занятий я уже понял однозначно — Михаль больна: она не чувствует боли других.

    Но и с Эсти выяснилось. Оказалось, что ее по блату поместил в этот класс проректор. Поэтому к ней не было особого сочувствия.

    И вот прошли две недели, наступил День Катастрофы .

    И выпадает мне в этот день преподавать.

    Сидят передо мной будущие режиссеры и сценаристы.

    Приготовил я им 20 конвертов, в которые вложил задания.

    Каждый вытаскивает себе конверт, как в лотерее.

    И должен расписать ситуацию, которую я задал.

    Вытащили.

    Начали писать.

    Смотрю на Михаль.

    Сидит, читает задание. Сначала взгляд, как всегда, чуть снисходительный… Потом вдруг оглядывается… поправляет волосы… вздыхает… на нее не похоже.

    Проходит несколько минут. Молчит, не двигается.

    Вдруг поднимает руку.

    — Да? – говорю.

    — Могу я заменить это упражнение?

    Я говорю: Пожалуйста.

    Она протягивает мне конверт, я ей другой…

    Она берет его, собирается раскрыть, но останавливается.

    — Нет, я не хочу менять, — говорит. — Да, я решила, я останусь с этим, первым.

    И вот с этого момента на моих глазах начинает раскручиваться, ну, просто, кино. Настоящее, документальное, по правде.

    Она сначала начала быстро писать… Потом остановилась. Смотрит на лист, по глазам вижу, не читает, просто смотрит на лист. Вдруг начинает рвать его.

    Я подошел к ней, все-таки волнуюсь…

    — Михаль, тебе помочь?

    — Нет, спасибо, — говорит.

    А в глазах слезы.

    Это меня поразило. Я думал, скорее камни заплачут, чем Михаль.

    Что же я ей такое дал? – думаю.

    Беру ее задание, читаю.

    «Последняя ночь в Варшавском гетто. Всех назавтра вывозят на уничтожение. Об этом знают в семье, в которой есть два мальчика – двойняшки. Родители безумно их любят. И сходят с ума, не зная, как спасти. Вдруг ночью приходит поляк, мусорщик. И он говорит им, что может вывезти в мусорном баке одного ребенка. Но только одного. Он уходит, чтобы вернуться в пять утра…

    И вот, идет эта ночь, когда они должны решить, кого же спасать».

    Через сорок пять минут перед Михаль лежат два листа, исписанные убористым почерком, практически без помарок.

    — Прочитай, — говорю ей.

    Она начинает читать.

    И встает перед нами ночь, в течение которой седеют отец и мать, решая, кого спасти. Этого, который теплый и ласковый, — Янкеля? Или того, который грустный и одинокий, — Мойше?
    Михаль читает ровно, почти бесчувственно.

    В классе мертвая тишина. Когда такое было?!

    Она читает о том, как сидят, прижавшись друг к другу, родители и шепчут, чтобы, не дай Бог, не услышали дети. Вначале не понимая, как можно их разделить, ведь они неразделимы! Нельзя этого сделать! Нет, нельзя.

    А потом понимают, что никуда они не денутся. Что обязаны выбрать одного, чтобы жил он. Так кого же отправить, кого?!.. Янкеля, теплого и ласкового, у которого обязательно будет семья и много детей и
    внуков?! Или Мойше, грустного, одинокого, но такого умного?! У которого будет большое будущее, он же, как Эйнштейн, наш Мойше!..

    Они не знают, что решить, они сходят с ума, плачут, молчат, снова говорят, а время безжалостное, оно не стоит, и стрелка, передвигаясь, отдается в сердце. Каждая секунда отдается в сердце! Хочется сломать секундную стрелку, но что это изменит!..

    Вот так время приближается к пяти.

    И вдруг муж замечает прядь седых волос на виске у жены. Раньше её не было. Он гладит ее по волосам и говорит: Я хочу, чтобы он вывез тебя.

    Она вздрагивает. Она видит его глаза, в них отражается предрассветное небо.

    — Ты еще родишь много детей, — говорит он. – Я хочу, чтоб ты жила!

    Она видит, что руки его дрожат.

    И говорит: Как же я смогу жить…без тебя.

    Они молчат безрассудно долго, ведь время уходит…

    И она вдруг говорит: Я знаю, что мы сделаем.

    – Что? – его голос не слышен, только губы шевелятся. – Что?!

    — Мы бросим жребий. Ты напишешь имена. А я вытяну жребий.

    Так они и делают. Очень медленно, но понимая, что вот-вот часы пробьют пять, и появится этот человек, поляк, и надо будет расставаться… С Мойше? Или с Янкелем? С кем?!

    В классе никто не дышит, пока Михаль читает.

    Мы видим каждую деталь, так это написано.

    Дрожащие руки матери… И его руку, держащую огрызок карандаша… Вот он выводит имена своих детей…

    Видим, как кладет записки в свою грязную шляпу. Вот он встряхивает ею, словно в ней много записок, а ведь там их только две.

    И мы видим, ей-богу, видим, как медленно-медленно поднимается рука матери, чтобы опуститься внутрь шляпы и нащупать одну из записок… Эту… Нет, эту…

    Нащупывает… сжимает… и не может вытащить руки.

    Так и замирает, не разжимая пальцев.

    И он не торопит ее, нет, и она не может шевельнуть рукой.

    Но время неумолимо, и Бог неизвестно где, потому что слышится стук в дверь.

    Это пришел он. Ненавидимый ими и самый желанный, убийца и спаситель, — поляк-мусорщик.

    И она вытаскивает записку.

    И разжимает руку.

    — Мойше, — шепчет он. Он первый видит имя, потому что у нее закрыты глаза.

    — Мойше, — повторяет она.

    И они оба смотрят туда, в угол комнаты, где спят их любимые дети.

    И вдруг видят, как красив Янкеле, обнявший Мойше во сне.

    Стук повторяется, муж с трудом встает и идет открывать дверь.

    В дверях поляк. Молчит. Все понимает.

    — Мы сейчас оденем его, — говорит муж.

    Сам подходит к кровати, осторожно разнимает братьев, так, чтобы Янкеле не проснулся, берет Мойше на руки и начинает одевать его.

    Как это так, не одеть сына, не умыть, не вложить ломтик хлеба в карман, — это ведь женская работа. Но она не может этого сделать, не может!

    Муж все делает сам.

    И вот, уже не проснувшийся толком Мойше, передается в руки поляка.

    И тут только она понимает, что это навсегда.

    И не сдерживает крика, бросается к своему ребенку и просит его: Ты только живи, мой Мойше! Ты только помни о нас!

    Муж пытается оторвать ее от ребенка.

    Шепчет поляку: Забирай его! Забирай!..

    Дальше все происходит без заминки.

    Поляк без труда проходит все посты и проверки.

    А когда оказывается за стеной, в надежном месте, где его никто не может видеть, он раздвигает мешки с мусором, приоткрывает крышку, которой тщательно укрыл мальчика, так, чтобы только мог дышать. И говорит, — ну, жиденок, вылезай, приехали.

    Но никто не шевелится, там тишина.

    Не заснул ли?! Или, не дай Бог, задохнулся?!

    Поляк раскурочивает все…

    Нет ребенка.

    Как так?!

    Он оглядывается, он испуган, сбит с толку, понимает, что этого быть не может.

    Но так есть.

    Муж и жена сидят, застывшие, над спящим Янкеле.

    Что сказать ему, когда проснется?!

    Кто – то царапается в дверь…

    И обрывается ее сердце.

    И что-то переворачивается в нем.

    Потому что так может стучать только один человек, и никто другой.

    В двери стоит Мойше.

    Он улыбается, их грустный Мойше, и говорит: — Я подумал, я все взвесил, я не могу без Янкеле…

    Михаль
    закончила читать на этом месте.

    Такой тишины в классе я никогда не слышал.

    Такого текста, написанного за 45 минут, я не помню.

    Михаль сказала: Дальше я не знаю, что писать.

    Кто-то всхлипнул.

    Кто-то явно плакал.

    Самые мужественные (пятеро моих студентов служили в боевых частях) сидели с красными глазами.

    Это было похлеще всех парадов, минут молчания, скорби, — всего.

    В классе билось одно тоскующее сердце.

    Не было безразличных, нет.

    И вдруг произошло то, ради чего, собственно, я и пишу эту историю.

    Михаль вдруг встала и направилась в угол класса.

    Она шла к Эсти.

    Я понял это не сразу.

    Но она шла к зареванной Эсти.

    И по ходу сама не могла сдержаться.

    Эсти встала ей навстречу. Упал стул.

    Михаль обхватила Эсти, она была статная, высокая, на каблуках, а Эсти маленькая, похожая на испуганную мышь.

    И вот они стояли так, обнявшись, перед всем классом.

    И Михаль громко сказала, так, что слышали все.

    — Я умоляю тебя простить меня.

    Эсти что-то прошуршала, испуганное, никто и не услышал, что.

    А Михаль добавила еще, теперь уже глядя на меня.

    — Семен, простите меня, если можете. Я такая дрянь!

    Короче, это был денек.

    Не помню таких больше.

    Он промыл нас всех, прочистил, продраил, и все изменил.

    И я понял, нельзя никого списывать со счетов.

    В каждом живет эта искра, называемая «искра любви» или «точка в сердце».

    Прикрытая слоем грязи, бесчувствия, гордыни и всего, чего мы натаскали за свою жизнь…

    И вдруг «тикают часики», поднимается волшебная палочка… И, хоп!..

    Прорывается из нас Человек.

    Пришло Ему время родиться. И полюбить.

    Прошло с тех пор пять лет.

    Где Михаль?
    Где Эсти?

    Надо бы перевести на иврит, может быть, откликнутся?

    Семён Винокур
  • 13:54, 14 ноя 2017 
     Рейтинг: 1
    Валькирия_Марья
    А давай наперегонки до горки? — предложил он ей, предвкушая победу.
    — Неа. — отказалась она — Воспитательница сказала не бегать. Попадет потом.
    — Струсила? Сдаешься? — подначил он ее и засмеялся обидно.
    — Вот еще. — фыркнула она и рванула с места к горке.
    Потом они сидели в группе, наказанные, под присмотром нянечки, смотрели в окно как гуляют другие и дулись друг на друга и на воспитательницу.

    — Говорила тебе — попадет. — бурчала она.
    — Я бы тебя перегнал обязательно — дулся он — Ты нечестно побежала. Я не приготовился...

    — А спорим я быстрей тебя читаю? — предложил он ей.
    — Хахаха. — приняла она пари — Вот будут проверять технику чтения и посмотрим. Если я быстрее — будешь мой портфель до дому и до школы таскать всю неделю.
    — А если я — отдаешь мне свои яблоки всю неделю! — согласился он.
    Потом он пыхтел по дороге с двумя ранцами и бурчал:
    — Ну и что! Зато ты не запоминаешь что читаешь и пишешь медленнее. Спорим?...

    — А давай поиграем. — предложил он — Как будто бы я рыцарь, а ты как будто бы дама сердца.
    — Дурак. — почему-то обиделась она.
    — Слабо? — засмеялся он — Слабо смущаться при виде меня? И дураком не обзываться тоже слабо.
    — И ничего не слабо. — повелась она — Тогда вот чего. Ты меня тоже дурой не обзываешь и защищаешь.
    — Само собой — кивнул он — А ты мне алгебру решаешь. Не рыцарское это дело.
    — А ты мне сочинения пишешь. — хихикнула она — Врать и сочинять — как раз рыцарское дело.
    А потом он оправдывался в телефон:
    — А не надо было себя как дура вести. Тогда никто бы дурой и не назвал. Я, кстати, и извинился сразу...

    — Ты сможешь сыграть влюбленного в меня человека? — спросила она
    — С трудом. — ехидно ответил он — Я тебя слишком хорошо знаю. А что случилось?
    — На вечеринку пригласили. А одной идти не хочется. Будут предлагать всякое.
    — Нуу.. Я даже не знаю. — протянул он.
    — Слабо? — подначила она.
    — И ничего не слабо. — принял он предложение — С тебя пачка сигар, кстати.
    — За что? — не поняла она.
    — Эскорт нынче дорог. — развел руками он.
    А по дороге домой он бурчал:
    — Сыграй влюбленного, сыграй влюбленного. А сама по роже лупит ни за что... Влюбленные между прочим целоваться лезут обычно…

    — Что это? — спросила она.
    — Кольцо. Не очевидно разве? — промямлил он.
    — Нибелунгов? Власти? Какая-то новая игра затевается?
    — Угу. Давай в мужа и жену поиграем. — выпалил он
    — Надо подумать. — кивнула она.
    — Слабо? — подначил он.
    — И ничего не слабо. — протянула она — А мы не заигрываемся?
    — Да разведемся если что. Делов-то. — хмыкнул он.
    А потом он оправдывался:
    — А откуда мне знать как предложения делаются? Я ж в первый раз предлагаю. Ну хочешь еще раз попробую? Мне не слабо.

    — Сыграем в родителей? — предложила она.
    — Давай. В моих или в твоих? — согласился он.
    — Дурак. В родителей собственного ребенка. Слабо?
    — Ого как. — задумался он — Не слабо, конечно, но трудно небось..
    — Сдаешься? — огорчилась она
    — Не,не. Когда это я тебе сдавался? Играю, конечно. — решился он.

    — Усложняем игру. Ты теперь играешь в бабушку.
    — Правда? — не поверила она.
    — 3900. — кивнул он — Пацан. Слабо тебе в бабушку сыграть?
    — А ты в данном случае во что играешь?
    — В мужа бабушки. — засмеялся он — Глупо мне в бабушку играть.
    — В де-душ-ку. Как бы ты тут не молодился. — засмеялась она — Или слабо?
    — Куда я денусь-то...

    Она сидела у его кровати и плакала:
    — Сдаешься? Ты сдаешься что ли? Выходишь из игры? Слабо еще поиграть?
    — Угу. Похоже что так. — ответил он — Неплохо поиграли, да?
    — Ты проиграл раз сдаешься. Понял? Проиграл.
    — Спорное утверждение. — улыбнулся он и умер.
  • 00:36, 21 ноя 2017 
     Рейтинг: 0
    Aqualedi
    скока букв
Страницы: 1